Он был прав. Я чувствую это. Косточками своими чувствую. Маленькими.
(Шеогорат)

Ей не так уж много лет и она гуляет со мной всего лишь четыре года. Из своих двадцати трёх.
Её напускная строгость растёт на корнях страха.
Дедушку уважают. Папочку уважают. Мамочку - боятся.
Мамочка всегда знает, кто как должен себя вести. И всегда знает, как наказать.
Когда она обнаруживает, что кто-то ведёт себя неправильно, от неё веет удовлетворением.

- Почему ты обидела Мелони, мамочка? Ты её не любишь? - мне лет шесть.
Мама заботливо поправляет ленту в моих волосах. Такая красивая... а я буду такой же?
- Девочка моя, - терпеливо, ласково. Наклоняется в своём прекрасном платье, опускается на колени, чтобы смотреть глаза в глаза, не боится помять юбку. - Любить можно только Семью. И только она в силах по-настоящему ответить тебе взаимностью.
- Но Мелони не плохая, мамочка. Она просто разбила чашку.
- Не плохая. Но не наша сестра. Право на нашу любовь можно получить лишь одним способом, милая. Родившись одним или одной из нас.
- Это... честно?
- Во всём этом мире нет ничего честней.

Мамочка была права. Но...
Ей не так уж много лет, моей Мири. И я легко своими невинными детскими забавами добиваюсь своего.
Она смеётся, тихо-тихо. И чувства её теперь цветут нежным цветом, а не торчат сорной травой.
Скачу по тропинке. Вправо-влево, вправо-влево: посередине - воображаемые зыбучие пески.
Исполнится пятнадцать, и будет уже немного несолидно. Шестнадцать - тем более.
Я ловлю момент в воображаемый сачок, но вместо него мне попадаются две необычные бабочки.
У первой крылышки цвета неба ясным вечером, в пору, когда зажигаются первые холодные искорки-звёзды. С краёв их она щедро рассыпает пыльцу непробиваемого и вечного благожелательного спокойствия.
Так я чувствую дедушку.
А контуры второй тонут в смазывающем любые очертания тёмном флёре.
Одной бабочки ему мало. Он хочет нас всех.
Он окутает всех нас. Хочет.
А я не хочу.
Мечта с привкусом безнадёжности: чтобы мой дар не был нужен.
Дедушка, ты тоже должен этого хотеть. Разве в глубине души тебе не страшно?
Три поколения подряд в нашей линии крови выживает только один ребёнок. И даже твой дар не помогает.
Ты смог сделать одно: создать меня.
Не полагается детям догадываться о таких вещах. Но я была ребёнком так давно, что почти забыла, как это.
Есть ещё одна вещь, о которой я догадываюсь.
Зачем ты здесь... не один.
Я быстро отираю руки о несчастный подол и в прыжке разворачиваюсь.
Подол - вихрем вокруг ног, вокруг колен.
Волосы - в лицо.
Улыбаюсь по-детски лучезарно: ужимки на все случаи жизни давно отрепетированы. Сдуваю и заправляю за уши пряди, не желающие покоряться небрежному движению руки.
Магистр. Магистр теней.
Иногда они приходят.
Приходят, и несут в себе коварный флёр. Я не вижу его, но чувствую. Пробирает холодком до костей, ненавязчиво, гадко липнет. Ядовитый, стремительно пропитывающий разум.
Я играю с незримым в игру на выживание.
Играю с бессмертным.

- Мамочка, почему все так сильно волнуются? - мне восемь и я не понимаю, почему, и так далеко не обделённая заботой, я теперь сижу в клетке, из неё сделанной. - Я пугаю, когда лечу?
Мама молчит. За неё отвечает дедушка.
Дедушка всегда говорит правду.
- Когда ты лечишь, в твоих глазах не небо, а бездна.
Красиво.

Мелкие брызги искрятся в солнечных лучах. Золотистое в алом.
Безумие дядюшки Леонардо - красноватый крем с горькой ноткой миндаля в миниатюрной суховатой корзиночке.
Журчанье воды помогает сосредоточиться. Как и прикосновение, ненавязчивое, к вискам.
Янтарная брошь уже красуется на платье, ловя солнечные блики.
Люблю брошки.
Люблю сидеть так близко.
Ловлю за хвост стремящееся потихоньку ускользнуть детство тела. Пройдёт не так уж много времени, и больше я не смогу безнаказанно сидеть близко с вершителем судеб. Короткие платья и самый лёгкий клинок, - всё останется в детстве, которого нет.
Ловлю взгляд.
Тихо напеваю первое, что приходит на ум.
Это почти всегда одно и то же.
Под звуки невинной колыбельной найти, где обосновался сотканный из флёра аспид, нетрудно.
Выманить сложней.
По ниточке, по мостику, от разума к разуму.
По ниточке, по мостику, и рухнуть вниз.
Бездна - в моих глазах.
Каждый разум - это бездна.
А безумие - это когда что-то перепуталось.
Нельзя давить аспида. Нужно аккуратно распутать и расставить по местам, а лишнее забрать.
Всего лишь нужно чувствовать.
Я быстро научилась делать это незаметно.
Незаметно, но не для себя.
Я давно не теряю сознание, но врывающийся в меня поток скомканных размытых образов заставляет замолчать и судорожно втянуть воздух, и ожесточённо тереть свои виски.
Вода журчит.
Несуществующая корзиночка хрустит на зубах. Хочется выпить целый графин и весь оставшийся день пролежать в кровати с книгой.
Нет, лучше без книги. Это только растревожит.
Иногда мне кажется, что лучше бы падала в обморок. На уровне солнечного сплетения закручивается вихрь, но голова кружится в ином темпе.
Я беззаботно улыбаюсь.
Перед внутренним взором плещутся красные воды и сгущаются в крем.
Его плавит ласковый блик от брошки.
Крем расползается лужицей, превращаясь в вязкую маслянистую жижу.
Ком в горле.
Страх.
Только корзиночку я уже съела.
А бабочка стряхнула липкий флёр, только подробно разглядеть рисунок не даёт никак.